Да-а-а, жарко тогда приходилось… И вообще — пятьдесят четвертый год был «веселым»… В отличие от моего времени наше военное присутствие осталось только в Германии (не считая нескольких баз в Норвегии и Австрии), и страны недообъединенной Гитлером Европы, чуть-чуть очухавшись от немецкой, а потом непродолжительной советской оккупации, тут же приступили к разборкам. Видно — накипело… Польско-чешская напряженность, чуть не переросшая в вооруженный конфликт по поводу Тешинской Силезии, венгеро-словацкая «борьба флагов», югославо-албанский конфликт…

На востоке тоже все было не слава богу: первая Китайская война (когда Южный Китай с Центральным бодаться начал), индийское восстание. Хорошо, что СССР этот бардак никоим образом не касался, так как все эти страны не находились под протекторатом Союза. Зато через два года вспыхнуло у нас. Точнее, чуть не вспыхнуло, но Иван Петрович успел первым. Ведомство Колычева четко отслеживало реакцию как верхов, так и низов на происходящие в стране перемены. И вот что интересно — далеко не всем эти перемены пришлись по вкусу. Особенно из верхов и особенно на местах. Брать на лапу им и в голову не приходило, так как расстрельная статья с конфискацией имущества висела над потенциальными мздоимцами дамокловым мечом. Но представьте себе реакцию секретаря обкома, когда он узнает, что частный предприниматель товарищ Климов одних только партийных взносов заплатил около тысячи рублей? В смысле не за всю свою жизнь, а за один месяц. А уборщица его же предприятия, комсомолка Журавлева, за этот же месяц оплатила членский взнос в размере ста рублей!

Кстати, такая интересная пропорция получилась потому, что опять-таки, исходя из статьи закона, частник не мог себе назначать зарплату, больше чем в десять раз превышающую оклад своего самого низкооплачиваемого работника. В развитие своего дела или куда-то еще он мог вкладывать сколько угодно, но вот размеры оплаты труда были четко между собой взаимосвязаны. А сам закон был настолько хорошо продуман, что исключались все возможные махинации с субподрядами и прочими лазейками, позволяющими его обойти.

Только тому секретарю обкома было плевать, что Климов и мозгами работает, и пашет день и ночь, чтобы обеспечить себе и своим работникам ТАКОЙ доход. Секретаря заел сам факт. А еще больше заело поведение Климова на партсобрании, когда глава областного комитета начал его учить жизни. Настолько заело, что этот «новоявленный капиталист» был исключен из рядов ВКП(б). Но последней каплей стало то, что серьезные ребята из Центральной комиссии контроля после тщательного разбирательства, не обращая внимания на слова председателя, восстановили Климова в партии, а обкомовцу вынесли строгий выговор с занесением в учетную карточку.

А так как и «Климовых», и самых разных функционеров всех мастей на просторах нашей страны хватало, то и конфликтных ситуаций становилось все больше и больше. Нет, в центральных регионах страны шла активная замена некомпетентных людей на руководителей нового типа, но кадровый голод давал о себе знать, и поэтому на окраинах часто творился беспредел. Только Москва на каждую жалобу «наверх» реагировала с завидным проворством, и в конце концов конъюнктурщикам на местах это надоело. Постепенно созрела идея заговора. Они хотели убрать как «предателя Кобу», так и всю команду Машерова, которая не давала им спокойно жить.

Вот только не учли того, что проводимые реформы хоть и давали очень много воли людям, но Министерство государственной безопасности тоже не зря ело свой хлеб. И поэтому сразу после смерти Иосифа Виссарионовича, в июне тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, когда заговорщики решили воспользоваться ситуацией, начались неожиданные для них «чистки». Как говорили в газетных интервью немногие успевшие сбежать и вынырнувшие в Англии «новореволюционеры»: «кровавая сталинская клика со смертью своего главаря развернула новый террор против собственного народа! Лучшие сыны и дочери России томятся в застенках! Так пусть все прогрессивное человечество сомкнет ряды в едином порыве гнева и осуждения».

Было, правда, несколько непонятно, почему лучшим сыном России с их точки зрения был инструктор райкома, который, вымогая взятку у кооператора и попав под следствие, с радостью примкнул к заговорщикам, рассчитывая после переворота уйти от ответственности. И с какой стати лучшей дочерью России стала заведующая медицинским складом, которая активно приторговывала лекарствами «налево» и ни в каких заговорах вообще не участвовала. А ведь и их фамилии были названы по Би-Би-Си в числе прочих «пострадавших от рук сталинско-машеровских палачей»

Но, как говорится: собака лает — караван идет. Мы и это прошли, тем более что выпускниками Академии управления при Совете Министров СССР вскоре смогли заткнуть практически все дыры, образовавшиеся после чисток или просто увольнения некомпетентных руководителей…

Слева неожиданно громко застрекотала белка. Глянув в ту сторону, я увидел, как бело-коричневый комочек метнулся вверх по стволу. А оттуда взамен лесной паникерши свалился большой пласт снега, оставив в воздухе искрящееся на солнце облако. Проследив за медленно оседающим инеем, я обратил внимание на торчащий из снега куст, который внешне сильно напоминал гаолян. У меня непроизвольно заломило в левом подреберье, там, куда в сорок пятом попал осколок японской гранаты, и воспоминания нахлынули с новой силой…

Март сорок пятого у меня ассоциируется именно с гаоляном, песней «Высокое небо Хингана» и японскими камикадзе, атакующими нашу технику с минами на бамбуковых шестах. А также всепроникающей пылью… Но, наверное, самая яркая картинка той войны — это то, как огнем главного калибра «Калинина» сдуло с припортовой площали Пусана целую роту солдат противника, которые с истошным криком «Банзай!» выперлись прямо под стволы. Точнее говоря, выскочили они не просто так, а с целью захватить транспорт, который стоял на причале и, выгружая оружие, готовился принять на борт раненых. Японцы же, накопившись за домами, рванули в атаку. Впереди, как и положено, бежал офицер с уставным мечом в руках, а за ним густая толпа солдат с винтовками. Я думаю, они рассчитывали быстро сломить сопротивление взвода прикрытия и, прорвавшись на причал, обезопасить себя от огня кораблей поддержки. Других вариантов у них не было, так как не увидеть громаду крейсера, стоявшего в паре километров от берега, они просто не могли… Но на «Калинине» моментально среагировали (видно, заранее просчитав такую возможность), после чего его орудия сказали «Ф-ф-ухба-н-нг-г»!!! И в общем-то всё — живых на площади не осталось. Да и сама площадь, как бы так помягче сказать, — значительно расширилась…

А еще при воспоминании о войне на востоке перед глазами стоит недоуменно растерянная физиономия Змея, который первый раз в жизни наткнулся на представителя японского дворянства при полном параде. А если говорить точнее, то на Женьку напал какой-то хмырь, выряженный в средневековые доспехи. И, как доложил удрученный Козырев, когда я высказал претензию о том, что противника надо брать живьем:

— Товарищ полковник. Этот недоделок из-за фанзы на меня с саблей прыгнул. Ну я от удара ушел и в ухо его слегка приголубил. Кто же знал, что он такой хлипкий окажется? Сразу взял и помер… — И, в смущении трогая носком сапога свежий труп, добавил: — Судя по прикиду, точно — сумасшедший. Вон сколько железяк на себя нацепил. Хотя, с другой стороны, вроде и псих, но сабля-то какая острая… И хатимаки [57] на голове…

Я, забирая у Змея трофейное холодное оружие, пояснил:

— Это не сабля, это меч. Катана называется. Хотя… — Оглядев поблескивающую полоску стали, которая формой несколько отличалась от виденных мною в фильмах японских мечей, поспешил добавить: — Может, и нет, я в них не разбираюсь. Но не сабля — точно. А завалил ты, похоже, самого настоящего самурая. Я точно такого же на картинке видел. Только тот в шлеме был.

вернуться

57

Хатимаки (яп.) — головная повязка цветов национального флага Ямато, символизирующая у японцев непреклонность намерений. В частности, их повязывали камикадзе.