Пока я размышлял, Стас, широко зевнув, предложил:
— Ну что, может, закончим на сегодня? Как-никак, уже через четыре часа вылет.
— Согласен.
Поднявшись, я пожал руку Тверитину и, уже подходя к двери, полюбопытствовал:
— Слушай, раньше неудобно было, а сейчас вроде можно спросить — тебе где так фейс покоцало? На фронте, миной?
— В шахте.
От такого неожиданного ответа я только крякнул и удивленно уточнил:
— Так ты не только на журналиста отучился, а еще успел и шахтером поработать? Вот ведь никогда бы не подумал.
Стас криво ухмыльнулся:
— И я не думал, только пришлось-таки три года «давать стране угля» в шестом Особлаге. Самое смешное, что попал я туда за то, за что сейчас мне деньги платят да еще и нахваливают. А вышел в начале сорок второго по амнистии. Тогда очень многих повыпускали. И так как поражение в правах практически со всех амнистированных было снято, то вернулся домой, в Москву. А дальше — фронт и работа корреспондентом «Известий». Потом — командировка к белорусским партизанам, где познакомился с Петром Мироновичем Машеровым. Познакомился и подружился. А еще через четыре месяца был отозван в столицу и вызван на Лубянку. Сначала перетрусил, но Петро объяснил, что наркому НКВД для какого-то важного дела нужны нестандартно мыслящие личности. И что, когда Машеров в разговоре с Лаврентием Павловичем озвучил несколько моих идей, то Берия очень сильно ими заинтересовался. У него ведь особый талант — находить нужных людей…
— Ого! Воистину судьба играет человеком — вчера зэк, а сегодня кремлевский житель. И главное, через кого?!
— Да, именно через Берию. Я же говорю — у него талант… И еще, если уж так разговор повернулся… — Стас как-то смущенно замолчал, а потом продолжил: — Когда товарищ Сталин мне про тебя рассказывал, то упомянул и о том, что ты по поводу арестованных говорил. Поэтому — спасибо тебе! Если бы не ты, я бы до сих пор на нарах парился. И тысячи остальных тоже…
Я в смущении чуть не шаркнул ножкой.
— Чего уж там. Если что — обращайтесь еще!
Тверитин рассмеялся.
— Ну уж нет! Теперь «если что» не будет! Я это точно знаю! Все ведь меняется, неужели ты не чувствуешь?
Демонстративно понюхав воздух, я ответил:
— Вроде ничем не пахнет…
Не обратив на мое ерничанье никакого внимания, собеседник продолжил:
— Ничего, почувствуешь еще! А вообще, конечно, странно: кто бы мне в Особлаге сказал, что начнутся такие перемены, и я буду говорить с пришельцем из будущего… Это ведь фантастика!
— А то, что бывший зэк станет главным идеологом — это не фантастика? Вот то-то! — После чего, окинув гордо-шутливым взглядом Стаса, добавил с грузинским акцентом: — Так випием же за кибернетика!
— Что?
— А, — я махнул рукой, — не обращай внимания. Это из одной старой комедии, которую еще не сняли.
— Да, кстати, про комедии, трагедии и все такое прочее. До тебя, конечно, это доведет товарищ Колычев, но сразу предупреждаю — готовься. Я все знаю насчет песен и теперь заранее говорю: относительно кинофильмов будет то же самое. Только не надо делать такие испуганные глаза — тебя к киноаппарату никто ставить не собирается. Просто будешь надиктовывать сюжеты. Все, какие вспомнишь. И это относится не только к кинематографу, но и ко всей сфере искусства. Как советской, так и иностранной. Да и у технарей, насколько мне известно, к тебе множество вопросов опять накопилось…
Вот зараза, как знал, что просто так с меня не слезут. Только увидел эту хитрую очкастую морду, так и понял — приехали. Этот — не отвяжется, пока своего не добьется! Интересно только, что за вопросы ко мне со стороны ученых появились, я ведь вроде все рассказал, о чем знал и не знал? Хотя Гусев как-то говорил, что даже во время глубокого гипноза многое можно пропустить просто потому, что оператор не знает, какие именно вопросы задавать. А пациент может о чем-то и не вспомнить, считая это само собой разумеющимся. Вон, как с шариковой авторучкой вышло…
Я про нее уже после всех гипнотизеров просто в разговоре вспомнил. Хорошо, Колычев обратил внимание на мои слова. Оказывается, патенты на эти шариковые ручки уже вовсю выдавались, но сами ручки были полным отстоем. Паста в них либо засыхала, либо вытекала, пачкая одежду. И над их усовершенствованием трудились лишь отдельные энтузиасты. А когда я сказал, что именно шариковая ручка является основным пишущим инструментом моего времени, то за ее доводку посадили целую лабораторию. И результат не заставил себя долго ждать — буквально через три месяца появилась не мажущая и не засыхающая паста. СССР получил на это изобретение новый патент, и теперь шариковые ручки активно используют авиационные штурманы и крупные партаппаратчики. Правда, этих суперпопулярных новинок еще мало, но, по слухам, строится целый завод с закупленными за валюту станками, так что в ближайшем будущем Союз их и на экспорт поставлять начнет. Да еще и с разноцветными пастами! На этой ниве даже советские частники стали рубить свою деньгу малую. То есть совсем не малую, но вот как завод построят, так и цену можно будет сразу снижать, а частникам скорее всего останется ниша по изготовлению особо эксклюзивных или подарочных авторучек.
М-да… и, исходя из этого, гадать, что именно от меня понадобилось технарям, можно до морковкиного заговенья. Поэтому, с трудом удерживая зевок, я сказал Тверитину:
— Вот когда командование прикажет, тогда и начнешь меня третировать. А пока у нас своих дел по горло. Война-то еще идет…
— Той войны — на месяц осталось, а сейчас вся страна уже вовсю переходит на мирные рельсы. Поэтому я и говорю — готовься.
— Ладно, — все-таки не удержав зевок, я передернулся всем телом, — пойду готовиться. Спать осталось всего ничего, а завтра, я так думаю, еще тот денек будет!
И, пожав руку красноглазому от недосыпа Стасу, пошел к дежурному требовать машину.
Глава 2
— А теперь главный приз — а-а-автомобиль!
Нет, разумеется, вслух никто ничего подобного не говорил, только у меня в ушах почему-то звучали именно эти слова. Причем сказанные голосом Якубовича с соответствующими зазывно-истерическими интонациями. А все потому, что перед нами на плацу стояли пять поблескивающих светло-серой краской «Побед». Самых настоящих, которые я видел еще в раннем детстве. Только здесь это были не побитые временем и дорогами рыдваны, а новенькие, еще пахнущие свежей краской машины.
Колычев гордо, как будто он сам приложил руку к их изобретению и выпуску, посмотрел на наш строй и, царственным жестом протянув руку, предложил:
— Ну что, товарищи, можно приступать к осмотру! Разойдись!
И мы разошлись… Ух как разошлись! Сгрудившись возле ближней машины, бойцы спецгруппы моментально открыли все, что открывается, и только что не начали отвинчивать все, что отвинчивается. Стоящее неподалеку и с улыбкой глядящее на нас начальство на своем месте оставалось буквально несколько минут, и вскоре потерявший всякую генеральскую выдержку Гусев уже торчал из-под поднятого капота и возбужденно говорил подошедшему наркому НКВД:
— Иван Петрович, вы только посмотрите! Какая компоновка! А двигатель?! Не четырех-, как на основном выпуске, а шестицилиндровый и, как мне сказали, форсированный аж на девяносто лошадок! А стеклоочистители? Смотрите, смотрите, они ведь не механические, не пневматические, а электрические! — В этот момент замигал правый поворотник, и восторженно подпрыгивающий командир обратил на него внимание: — О! И указатель поворота — электрический!…
В общем, Серега тараторил без передышки. Я тоже внес свою лепту и, выныривая из-под переднего крыла, добавил:
— У нее еще и кузов несущий!
Ползающий рядом Гек в этот же момент завопил:
— Козырев, собака злая, прекрати крутить руль, ты мне чуть голову не прищемил!
Только Змей на его крик внимания не обратил и продолжал активно вертеть баранку, имея при этом вид пятилетнего пацана, которому подарили давно вожделенный велосипед. Искалиев, сидящий рядом с Женькой, выглядел не менее восторженным. Расположившись на переднем диване, он периодически дергал и нажимал рычаги и кнопки на приборной панели, искренне радуясь, когда после очередного нажатия происходило какое-то действие. Особенно его умилил потолочный плафон, выключателем которого Даурен щелкал с искренним наслаждением.